Джед вдруг почувствовал, что сердце его болезненно сжалось. Ведь она, нежная и хрупкая Элизабет, – она все видела! Видела потасовку и видела его сейчас – забрызганного кровью, исцарапанного, покрытого синяками и ссадинами…

Джед невольно содрогнулся – содрогнулся от отвращения к самому себе.

Резко развернувшись, он направился к ступеням, ведущим на палубу.

Глава 8

Вцепившись в поручни, Джед сделал глубокий вдох и почувствовал, как влажный морской воздух заполнил легкие. Техас… Дом… Вдали уже можно было разглядеть тусклые береговые огоньки. Значит, скоро он действительно будет дома.

Джед поморщился – кровоточившие суставы пальцев все еще побаливали. Однако где-то внутри гнездилась и другая боль – ощущение, не имевшее ничего общего с физическим страданием. Но что же так его беспокоило? В кармане у него лежало более трехсот долларов – больше, чем он когда-либо держал в руках. Неужели этого недостаточно, чтобы стать счастливым? Он выдержал славную трепку, и справедливость восторжествовала – он вышел победителем. И теперь возвращается домой с победой. Да-да, теперь все к его услугам – чего бы он ни пожелал.

Так почему же его преследует это щемящее чувство? Почему кажется, что он лишился чего-то очень ценного?

Джед отпрянул от перил и принялся мерить шагами палубу. „Надо думать о чем-нибудь приятном, – решил он. – Например, о выигрыше“.

Однако Джед был достаточно сведущим человеком и прекрасно понимал: купоны на землю – не более чем клочки бумаги. Во всяком случае, для таких, как он, для скотоводов. Земля нужна только фермеру, а ему – лишь на время. Ведь в Техасе нет ограждений, нет пограничных изгородей, и любой хозяин может перегнать свое стадо куда потребуется – для этого достаточно просто любезного слова и вежливого поклона.

А вот Хартли придавал обладанию землей огромное значение. Возможно, для него это важнее всего на свете. Значит, он, Джед, не зря потрудился. Следовало обезопасить Техас от таких, как Хартли, от тех, кто готов растащить техасскую землю ради своей выгоды. Техасцы сами знают, как обеспечить свое процветание, и они прекрасно обойдутся без английских лордов.

А он, Джед Филдинг, сделал то, что должен был сделать. Ему не в чем себя винить.

И все же Джед чувствовал себя виноватым. Он не мог забыть взгляд Элизабет.

Но ведь все, что произошло, все к лучшему. Она увидела его в самом неприглядном виде, увидела таким, каков он на самом деле. Они совершенно разные люди. Уж теперь-то она должна это понять.

Однако у него никогда и в мыслях не было причинить ей боль или оскорбить ее. Когда она стояла перед ним на палубе и говорила о своих чувствах, он испытывал одно из величайших искушений в своей жизни – можно сказать, что это была битва с самим собой. Но он не хотел быть жестоким или грубым – просто у него не было иного способа заставить ее образумиться. Он сделал правильный выбор. Неужели она не могла этого понять? И все же он оскорбил ее и причинил ей боль…

Ему следует пойти к ней и извиниться. Иначе ее взгляд будет преследовать его до конца жизни. Иначе он всю жизнь будет думать о том, что она его возненавидела.

Джед то и дело подходил к перегородке, за которой виднелась дверь ее каюты. Элизабет. Из-под этой двери выбивалась полоска света, и Джед, глядя на нее, чувствовал, как болезненно сжимается его сердце. Он мог бы подойти к двери и тихонько постучать в нее. Он должен был попросить у нее прощения.

Но пойти к ней теперь – это безумие. Или все-таки пойти? Всего лишь несколько шагов – и он оказался бы рядом с ней. И тогда бы…

Молодой лоцман, стоявший у руля, был неплохим моряком, но он совершенно не знал гавань Галвестона, славившуюся своими опасностями. Пытаясь произвести хорошее впечатление на капитана, лоцман преувеличивал свои достоинства, но он действительно был уверен в том, что справится, – во всяком случае, ему хотелось в это верить. Разумеется, лоцман слышал о том, что гавань Галвестона – одна из самых коварных, но сейчас, увидев ее впервые, был поражен… Повсюду виднелись остовы севших на мель кораблей – призрачные монументы самоуверенности и тщеславию. И вероятно, здесь таилось еще множество невидимых песчаных ловушек.

Маяк светил лоцману прямо в лицо, и нервы его были напряжены до предела. Мерцающие огни города с каждой минутой приближались… Где же капитан? Ведь он обещал вернуться на мостик до того, как судно войдет в гавань. Очевидно, что-то его задержало. А он сейчас нужен здесь, у руля…

Обливаясь потом, лоцман осторожно повернул рулевое колесо – он пытался избежать столкновения с мачтой затонувшего корабля. Паровые котлы подрагивали и гудели; свет маяка по-прежнему бил прямо в лицо. Молодой лоцман тяжко вздохнул. Как долго он еще сможет лавировать в этой ужасной гавани? Напрасно он расхвастался перед капитаном своим опытом и знаниями. Неужели мистер Чапмен не собирается возвращаться на мостик?..

Джед остановился у двери Элизабет. Он уже собрался постучать, но в последний момент опустил руку. Действительно, почему он решил, что Элизабет захочет его видеть? Возможно, она не откроет ему. Возможно, она его презирает. Сумеет ли он выдержать ее презрительный взгляд?

Нет, ему пора уходить. Если он здесь задержится, будут одни неприятности, а у него их уже более чем достаточно для одной ночи. К тому же она едва ли захочет его увидеть.

Но зато он хотел ее увидеть – отчаянно хотел.

Он должен был попрощаться с ней, должен был сказать ей, что сожалеет о своей грубости.

Возможно, он прикоснется к ее лицу, к ее шелковистым волосам… Всего лишь прикоснется.

Но Джед знал: если он войдет в ее каюту, то уже не выйдет оттуда.

А может, все-таки постучать в ее дверь?..

Джед колебался. Наконец, собравшись с духом, поднял руку – и замер в нерешительности.

Минута проходила за минутой, а Джед по-прежнему стоял у запертой двери.

В конце концов, сделав над собой усилие, он резко развернулся и направился к палубе – подальше от каюты Элизабет.

Услышав за спиной тяжелые шаги, лоцман с облегчением вздохнул. Наконец-то капитан вспомнил о нем и пришел. Мистер Чапмен, конечно же, прекрасно знает гавань и без труда доведет судно до причала.

Лоцман отступил на шаг, готовясь передать штурвал капитану, но радость молодого человека оказалась преждевременной.

Едва лишь в дверях рубки появилась фигура капитана, как раздался ужасающий скрежет, а затем – оглушительный треск.

Капитан закричал:

– Черт возьми, что вы делаете?

Тут снова послышался скрежет, судно накренилось на правый борт, и молодой моряк наконец-то понял, что произошло. Он в отчаянии рванул штурвал, но тщетно – корабль наткнулся на неведомую преграду, и руль, вероятно, заклинило.

Капитан, вцепившись в штурвал, попытался выровнять судно, но и у него ничего не получилось – очевидно, корабль основательно сел на мель и было уже слишком поздно.

… Элизабет готовилась ложиться спать и уже погасила фонарь, когда до нее донеслись ужасные звуки – скрежет, треск и грохот. Она в тревоге повернулась к двери, но тут пол под ней закачался, и девушка, не удержавшись на ногах, упала, больно ударившись бедром обо что-то твердое. С минуту Элизабет лежала, охваченная ужасом; она слышала, как над головой у нее поскрипывали бревна перекрытий, и чувствовала, как дрожал и вздымался пол. И при этом то и дело раздавался все тот же ужасный скрежет…

Элизабет ощупью добралась до сундука и, опершись о крышку, кое-как поднялась на ноги. Она с отчаянным криком рванулась к двери, нащупала щеколду… и тут пол снова ушел у нее из-под ног…

После второго удара судно еще больше накренилось. Пассажиры падали на пол, грузы опрокидывались, шкафы и столы срывались с креплений. Сорвались с кронштейнов и фонари, висевшие в кают-компании. Послышался звон стекла, и масло из фонарей пролилось на пол, и уже несколько секунд спустя жадные языки пламени лизали половицы, ползли по стенам и трепещущим ковром растекались по каюте. Дверь, ведущая на палубу, оставалась открытой, и сквозняк придавал огню еще большую силу. Вскоре пламя охватило и перекрытия, – яростно потрескивая, оно пожирало все на своем пути.